Этот фильм — не история в привычном смысле. Здесь нет персонажей, диалогов, сюжетных поворотов. Ты видишь Нюрнберг 1934 года: толпы, марширующие колонны, знамёна, лица. Всё подчинено ритму — шаги, аплодисменты, речь Гитлера. Камера скользит над людьми, ловит их восторг, почти религиозный трепет. Ты чувствуешь масштаб: стадионы, факельные шествия, стройные ряды. Гитлер говорит — и тысячи замерли. Его слова растворяются в музыке, в гуле толпы. Здесь нет случайных кадров. Каждый ракурс, каждый
Этот фильм — не история, а свидетельство. Кадры хроники, чёрно-белые, резкие. Лагеря: Освенцим, Майданек. Бараки, колючая проволока, печи. Людей везут в вагонах для скота. Раздевают догола. Сортируют — кто на работу, кто сразу в газ. Дети, старики, женщины. Их лица мелькают на секунду — потом только кучи волос, очков, обуви. Всё аккуратно учтено. Немцы снимают сами: вот эсэсовец улыбается, вот узники копают рвы для трупов. Голос за кадром — ровный, без пафоса — называет цифры, имена палачей.